... Издали, в лесном коридоре, оно показалось веселое и нарядное, сияющее необыкновенно чистой и ровной желтизной. Я подошел поближе: это было заброшенное поле, давно не паханное и не сеянное, и теперь густо заросшее какими-то невысокими растениями-кустиками. От них вдруг дохнуло приятным горьковато-цветочным ароматом. «Да это сурепка, — вспомнил я когда-то читанный ботанический атлас, — что-то вроде сорняка...».
Свежий ветер пробежал над живым ковром, все поле заиграло и запереливалось золотистыми волнами, которые докатывались до затененной солнцем стены леса, образуя удивительный контраст темно-зеленого и ярко-желтого. «Будто драгоценная чаша в малахитовой оправе» — мелькнуло сравнение.
Высоко в знойном июньском небе парил коршун. Жара предвещала грозу. Над западной частью горизонта уже темнела громадная туча, набухая дождем. И только в зените неровные, быстро смещающиеся края облаков ослепительно сверкали расплавленным серебром, источая нестерпимый свет. Ветер усиливался, все соцветия сурепки быстро раскачивались, будто исполняя какой-то экзотический танец.
Звенело, страстно и не переставая, множество невидимых глазу жаворонков. Будто перед грозой пели и цветы, и лес, и это далекое от человеческих селений поле. Но вот теплые серые комочки упали откуда-то с неба и зависли над кустиками золотистой сурепки. Некоторые жаворонки вились над самым полем, перепархивая от цветка к цветку и наполняя окраину неумолчным пилением. Другие, часто трепеща крылышками, поднимались вертикально и зависали метрах в четырех-пяти над землей и также громко славили жизнь.
Предгрозовые облака громоздились по всему небу, кое-где иссиня-розоватые, будто раскаленные изнутри, и я увидел, что над лесом осталось лишь небольшое голубоватое окно, из которого прямым широким водопадом прорывались к земле лучи, заливая теплым мягким светом все летнее благоухающее цветение. А в напряженном, наполненном электричеством воздухе беззвучно бушевала метель из летящего вокруг осинового пуха. Но вот где-то оглушительно ударил гром, и первые крупные капли дождя шумно хлестанули по золоту цветов сурепки. В тот миг, когда пришел ливень, вдруг показалось, что вся живая природа свободно и облегченно вздохнула, что все деревья, растения, птицы и звери обрадовались сверкающему, всполошному, сотканному из толстых водяных струй, дождю.
До нитки промокший, один среди затуманенного и вдруг притихшего, словно бы придавленного стихией поля, я также молча наслаждался упоительным счастьем человека, которому один, от силы два раза в году дано увидеть и ощутить прекрасное смятение в природе. | ... From far away in the forest path it seemed cheerful and elegant, shining with an unusually pure and even yellowness. I walked up to get a closer look: it was an abandoned field which had not been plowed or sowed for a long time and was now thickly overgrown with some sort of low-growing small bushes. The bushes suddenly released a pleasant, somewhat bitter floral aroma. “Yes, this is winter cress,” I remembered a botanical atlas that I had read some time ago, “it’s some kind of a weed...” A fresh breeze skimmed over the living carpet; the whole field started to sparkle and became iridescent with golden waves which rolled up to the edge of the forest, shaded from the sun, forming a striking contrast between dark green and bright yellow. “Like a precious chalice in a malachite frame,” the comparison flashed through my mind. A kite was hovering high in the scorching June sky. The heat foretold a thunderstorm. An enormous storm cloud was already darkening and swelling with rain over the western horizon. It was only at the zenith that uneven, quickly shifting edges of clouds glittered radiantly with melted silver, eroding the unbearable sunlight. The wind grew stronger; all the clusters of blossoms shook themselves briskly, as if performing an exotic dance. A bevy of invisible larks struck up a passionate, never-ending song. It was as if the flowers, the forest, and this remote field sang before the storm. But here, warm grey droplets fell from somewhere in the sky and hung over bushes of golden-hued winter cress. Some larks hovered over the field itself, flitting from flower to flower and filling the forest edge with the sound of incessant pecking. Others, often fluttering their little wings, ascended vertically and hung at about four to five metres above the earth and also loudly glorified life with their song. Before the storm, the clouds stacked up across the whole sky; in various places they were pink tinged with dark blue, as if lit from within. I saw how above the forest there remained just a small, light blue window from which rays broke through to the earth in a direct, wide waterfall, flooding all of the fragrant blossoms of summer with a warm, soft light. In the strained, electrified air, a snowstorm of aspen down, flying in circles, silently raged. But somewhere, deafening thunder struck and the first large raindrops noisily thrashed the golden winter cress. At the moment when the downpour came, it suddenly seemed that all living nature breathed freely and more easily; all the trees, plants, birds and beasts rejoiced in the sparkling, rousing rain, woven from heavy streams of water. Wet to the bone, alone in a misty field that had suddenly gone quiet, as if weighed down by the elements, I also silently delighted in the blissful happiness of a person who is given the chance to see and feel this wonderful commotion in nature twice a year at most. |