... Издали, в лесном коридоре, оно показалось веселое и нарядное, сияющее необыкновенно чистой и ровной желтизной. Я подошел поближе: это было заброшенное поле, давно не паханное и не сеянное, и теперь густо заросшее какими-то невысокими растениями-кустиками. От них вдруг дохнуло приятным горьковато-цветочным ароматом. «Да это сурепка, — вспомнил я когда-то читанный ботанический атлас, — что-то вроде сорняка...».
Свежий ветер пробежал над живым ковром, все поле заиграло и запереливалось золотистыми волнами, которые докатывались до затененной солнцем стены леса, образуя удивительный контраст темно-зеленого и ярко-желтого. «Будто драгоценная чаша в малахитовой оправе» — мелькнуло сравнение.
Высоко в знойном июньском небе парил коршун. Жара предвещала грозу. Над западной частью горизонта уже темнела громадная туча, набухая дождем. И только в зените неровные, быстро смещающиеся края облаков ослепительно сверкали расплавленным серебром, источая нестерпимый свет. Ветер усиливался, все соцветия сурепки быстро раскачивались, будто исполняя какой-то экзотический танец.
Звенело, страстно и не переставая, множество невидимых глазу жаворонков. Будто перед грозой пели и цветы, и лес, и это далекое от человеческих селений поле. Но вот теплые серые комочки упали откуда-то с неба и зависли над кустиками золотистой сурепки. Некоторые жаворонки вились над самым полем, перепархивая от цветка к цветку и наполняя окраину неумолчным пилением. Другие, часто трепеща крылышками, поднимались вертикально и зависали метрах в четырех-пяти над землей и также громко славили жизнь.
Предгрозовые облака громоздились по всему небу, кое-где иссиня-розоватые, будто раскаленные изнутри, и я увидел, что над лесом осталось лишь небольшое голубоватое окно, из которого прямым широким водопадом прорывались к земле лучи, заливая теплым мягким светом все летнее благоухающее цветение. А в напряженном, наполненном электричеством воздухе беззвучно бушевала метель из летящего вокруг осинового пуха. Но вот где-то оглушительно ударил гром, и первые крупные капли дождя шумно хлестанули по золоту цветов сурепки. В тот миг, когда пришел ливень, вдруг показалось, что вся живая природа свободно и облегченно вздохнула, что все деревья, растения, птицы и звери обрадовались сверкающему, всполошному, сотканному из толстых водяных струй, дождю.
До нитки промокший, один среди затуманенного и вдруг притихшего, словно бы придавленного стихией поля, я также молча наслаждался упоительным счастьем человека, которому один, от силы два раза в году дано увидеть и ощутить прекрасное смятение в природе. | ... Von weitem her, in einem Waldkorridor, erschien es froehlich und herausgeputzt, in einem unglaublich reinen Gelb glaenzend. Ich kam naeher: das war ein verlassenes Feld, seit langem nicht mehr bestellt und geerntet, und nun dicht bewachsen mit irgendwelchen niedrigen Buschpflanzen. Diese ueberraschten mich ploetzlich mit einem angenehmen pflanzlich-herben Duft. "Aber das ist doch Barbarakraut",- kam mir der frueher mal gelesene botanische Atlas in den Sinn, - eine Art Unkraut..." Frischer Wind ueberflog den lebenden Teppich, das gesamte Feld begann zu glaenzen und glitzernde Goldwellen zu schlagen, welche bis in die Schattenseite des Waldes hin reichten und einen erstaunlichen Kontrast zwischen dunkelgruen und leuchtend gelb bildeten. "Wie ein wertvoller Gral in einer Malachitfassung" - kam mir als Vergleich in den Sinn. Hoch im gluehend heissen Junihimmel schwebte ein Geier. Die Hitze versprach ein Gewitter. Ueber dem westlichen Teil des Horizontes dunkelte bereits eine riesige anschwellende Regenwolke. Und nur am Scheitelpunkt leuchteten blendend im geschmolzenen Silber die ungleichmaessigen, sich staendig fortbewegenden Wolkenraender, ein unausstehliches Licht ausstroemend. Der Wind verstaerkte sich, alle Barbarakraut- Blueten schaukelten geschwind, als tantzten sie einen exotischen Tanz. Es klang, innbruestig und ohne aufzuhoeren, eine Vielzahl der dem Auge unsichtbarer Lerchen. Als wuerden vor dem Gewitter sie alle singen, die Blumen wie der Wald, und auch das von Menschensiedlungen ferngelegene Feld. Doch dann vielen von irgendwoher aus dem Himmel warme graue Klumpen und blieben ueber den goldenen Barbarakraut Bueschen haengen. Einige Lerchen kreisten direkt ueber dem Feld, von Blume zur Blume flatternd und die abgelegene Gegend mit ihrem ununterbrochenen Sausen beglueckend. Andere dagegen, oft mit ihren Fluegeln schlagend, schossen senkrecht und blieben vier-fuenf Meter ueber der Erde haengen und sangen ebenso laut ihre Hymne auf das Leben. Die Regenwolken tuermten sich ueber dem ganzen Himmel, manchenorts blaeulich- rosa, als wuerden sie von innen gluehen, und ich sah, dass ueber dem Wald nur ein kleines blaeuliches Fenster geblieben war, aus welchem in einem geraden breiten Wasserfall Strahlen zur Erde stroemten, indem sie mit ihrem warmen milden Licht die ganze bluehende und duftende Sommerpracht erfassten. Aber in der dicken, elektrisch geladenen Luft tobte ein lautloser Schneesturm aus umherfliegendem Espenflaum. Doch dann donnerte es ohrenbetaeubend von irgendwoher und die ersten Regentropfen peitschten laut auf das Gold der Barbarakraut. In jenem Augenblick, als der Platzregen begann, schien es ploetzlich, als wuerde die ganze lebende Natur frei und erleichtert aufatmen, als wuerden alle Baeume, Pflanzen, Voegel und Tiere sich ueber den schillernden, verrueckten, aus dicken Wasserfaeden gewebten Regen freuen. Voellig durchweicht, allein inmitten dieses vernebelten und auf einmal stillen, wie von der Naturgewalt niedergedrueckten Feldes, genoss auch ich schweigend dieses berauschende Glueck eines Menschen, dem es ein- oder hoechstens zweimal im Jahr gegoennt wird, die wundersame Wandlung der Natur mitbeobachten und mitfuehlen zu duerfen. |